Когда они вновь оказались во власти силы тяжести на палубе, он осторожно выпутался из ее волос.

— Твое решение, конечно, вызовет семейную бурю, Кэт. Но потом они примирятся с ним. Даже Поль. Все оперантные педагоги Конфедерации понимают важность нашей работы. Ведь никто, кроме тебя, даже отдаленно не способен продолжить программу.

Она куснула его за ухо.

— Ты хочешь сказать, никто больше не в состоянии уловить суть твоих формирующих структур. Мой талант исчерпывается умением найти практическое применение твоей теории.

— Нам все еще нужно не меньше года, чтобы все уточнить и довести до совершенства. Но зато, ты только представь, миллионы подростков с латентными метапсихическими способностями будут разблокированы, получат возможность использовать скрытые силы своего сознания. Миллионы подростков, которые иначе были бы обречены оставаться «нормальными» до конца жизни…

Катрин резко приподнялась и села.

— Бретт, ты знаешь, мы не должны говорить так. «Даже думать так не должны хотя мы истинные люди и знаем что мы избранные элита будущие наследники и преемники злополучного нормального человечества Господи может быть я поэтому и чувствую всю неотложность нашего проекта он даже важнее вступления в Галактическое Содружество пропасть разделяющая операнта и неоперанта должна быть уничтожена и как можно скорее не только ради них но и ради нас…»

—  Так и будет, — сказал он вслух, утешая ее.

Я не говорила тебе но этот подлый Гордо все еще прячет метаханжеский комплекс я его все-таки не нейтрализовала гадкий мальчишка просто затуманил мозги собственной психоматушки!

Бретт засмеялся. Он встал и натянул холщовые брюки. Поднялся прохладный бриз, и он протянул Кэт бархатный халат.

— Гордо уже одиннадцать. Возможно, за него пора взяться старику папаше. Применить более строгие терапевтические меры.

— Что ж, это следует обдумать. Последнее время я просто не могу добраться до мальчика.

— Не тревожься, — сказал Бретт. — Ни о детях всего мира. Ни о наших собственных. Думай сейчас только о любви.

Она начала заплетать великолепные волосы в тугую косу. И произнесла тихим голосом, а мысли у нее были горьковато-нежными:

— Я думаю о ней. О тебе и обо мне, о нас. Всегда. «И я хочу чтобы так продолжалось вечно и к черту нашу ответственность перед оперантным человечеством к черту вознадеявшихся нормальных и надменных экзотиков и все и вся кроме тебя меня и моря. И звезды — просто огонечки в небе».

—  Ш-ш-ш. Ты сама знаешь, что не думаешь так.

Он обнял ее, поцеловал в последний раз, а потом они пошли в» рубку и включили двигатель белого бывшего траулера и повернули назад в гавань.

Гидра пряталась у причалов яхт-клуба, укрывшись за большим мусоровозом, пока «Дулиттл» наконец не встал на свое место среди стаи ремилардовских судов — плотный белый гусь, такой на вид неуклюжий, возле изящных крачек и буревестников.

Она ждала.

Ждала.

И пришла минута. Никто не бодрствовал на яхтах и катерах, а сторож укрылся в своей будочке, смотрит порнофильм, ублажая себя.

Тихо-тихо. Надави своим принуждением на обоих до максимума.

Хорошо Фурия. (Спотыкается.) Дерьмо! (Ужас с раздражением.)

Черт тебя возьми! ТИХО. Если они тебя сканируют. То конец. Навеки! Всегда!

Нетпрошутебянет видишь никтоничегонезаметил всевпорядке…

Прекрасно. Ну, давай… легче-легче… НАЧИНАЙ! Сначала тебе понадобится вся твоя мощь только чтобы погрузить ее в РЭМсон. Так! Отлично… Теперь быстрее на борт! Оттащи ее в каюту. Хорошо! Теперь он! Готова Гидра? Готова наконец моя нежная Гидра? Совсем готова? Так… Начинайсмакушки!

Катрин Ремилард проснулась на заре, совсем замерзшая, испытывая ноющую боль во всем теле и легкую тошноту. О корпус траулера с легкими шлепками разбивались маленькие волны, с пристани доносились голоса трех рыболовов, спорящих о качестве наживки. Она лежала на койке, ничем не укрытая. Голова у нее разламывалась. Непонятно…

По привычке метапсихических супругов она пошарила, нащупывая ауру мужа. Но, видимо, его поблизости не было. Она чертыхнулась, встала, достала из рундука одежду потеплее, надела ее и пошла на нос к рубке.

И нашла Бретта там. И закричала.

Он лежал ничком. Брюки и свитер сгорали на его теле. Кожа почти вся обуглилась и растрескалась, открывая жуткую мокрую красноту.

Особенно глубоки и черны были ожоги на затылке и вдоль позвоночника, однако по сторонам его виднелись семь странных белесых пятен величиной с ладонь — вдавленностей, полных пепла, с прихотливым четким абрисом цветка. Семь разных, многолепестковых.

Сознание Катрин Ремилард утратило способность мыслить рационально, и она не заметила их формы. А только кричала, кричала, кричала, пока не прибежали трое рыболовов и ночной сторож, а через несколько минут и полицейские.

А Гидра уже давно спала в своей постели, пресыщенная, вне достижения Фурии.

9

ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА

Мы с Терезой стояли на крохотном галечном пляже Обезьяньего озера, окруженные мешками и картонками, количество которых теперь выглядело довольно-таки скудным. Мы смотрели, как «Бобр» скрывается из виду за лесистой грядой над Обезьяньей речкой, вытекавшей из озера у его восточного конца. Когда жужжание самолета затихло, мне пришлось экранироваться, чтобы Тереза не уловила паники, внезапно захлестнувшей меня. Возможность того, что Поль или Магистрат выследят нас, больше меня не пугала. Меня страшило другое — уединенность этого места, ответственность, которую я взвалил на себя, дав согласие спрятаться здесь среди дикой природы с душевно неуравновешенной женщиной, в чьей утробе рос ребенок, предназначенный для какой-то грозной галактической судьбы.

Заставив себя сосредоточиться на том, чем следовало заняться немедленно, я начал перетаскивать наши припасы с открытого пляжа в кусты, где их невозможно было обнаружить с воздуха.

Небо стало густо-синим и только над противоположным концом четырехкилометрового озера еще отсвечивало багрянцем — там, где солнце зашло за оледенелую зубчатую вершину, которая потом станет называться горой Ремилард. Там, над отрогом, сияла единственная видимая планета. По голубовато-опаловой воде озера еще бежала рябь от волн, поднятых гидросамолетом. По ту сторону озера поднимался крутой тысячевосьмисотметровый хребет, соединявший два безымянных пика, которые позже я окрестил горой Матт и горой Джефф. Этот обрывистый противоположный берег в нижней части густо зарос елями и соснами; выше они сменялись карликовыми искривленными деревцами и тундровой растительностью. Граница леса на этой широте проходит примерно в полутора километрах над уровнем моря, однако западный конец озера занимала голая россыпь валунов, обточенных ледниками. Ветвь огромного ледника Файле служила естественной плотиной в этом конце впадины, и там, на воде, в отдалении покачивались миниатюрные айсберги, отломившиеся от ледяной стены.

У нас за спиной весело журчал ручей Мегаподов, бравший начало от еще одного ледника, зловеще нависающего в вышине на горе Джекобсен. Видна была только одна угрюмая вершина этой горы более трех километров высотой. На юге розоватые отблески заката окрашивали снега горы Толчако, которая даже выше Джекобсена. Казалось, мы были замкнуты внутри тверди из скал и льда, совсем одни в тайном оазисе альпийских лесов и лугов, где еще виднелись последние цветы лета, а молочные воды озера накатывались на покрытые лишайниками камни у наших ног.

— Какая красота! — сказала Тереза. Ее сознание улыбалось.

— Что есть, то есть. — Я напрягал свою слабенькую сканирующую способность. — Э… ты различаешь какую-нибудь живность?

Она села на ящик, закрыла глаза и сосредоточилась.

— Птицы, — прошептала она. — Кто-то маленький выше по склону среди деревьев. Может быть, заяц или сурок.